Бесспорно, маятник качнулся в другом направлении, и сегодня метафизические вопросы в философии не только не запрещены, но даже в моде. Этому есть множество объяснений – от закономерностей развития философского процесса как такового (вспомним брентановские фазы развития философии) до реалий цивилизационного кризиса времен «постистины». Что из этого ряда сыграло определяющую роль решат будущие историки философии, но трудно не почувствовать уместности и даже необходимости обращения к фундаментальному философскому арсеналу, которые, что называется, витают в воздухе. Вопросы, на которые человечество знало ответы вот уже несколько столетий, вдруг снова стали актуальными: возможно ли отделить истину от лжи? Существуют ли общечеловеческие ценности? В чем заключается человеческая свобода, достоинство, счастье? В конце концов, что существует и может ли человек познать это существующее или мы обречены на социальное конструирование всего и вся? Споры между реалистами и конструктивистами можно считать своеобразной реинкарнацией средневековых схоластических дискуссий.
Но вот что интересно. Не только у репортеров и популярных авторов, но и у обстоятельных писателей и даже серьезных философов можно встретить явные или неявные апелляции к науке как эксперту в метафизических проблемах. Неоднократно приходилось читать, что сущность сознания нам сможет объяснить нейрофизиология, о мироустройстве расскажут космология и физика, а вопросы справедливости и достойной жизни разъяснят политологи, социологи или историки. Однако, в таких рассуждениях скрывается подспудная, но при этом вполне абсолютная вера в научную онтологию. Если вы верите, что тайны сознания можно разгадать, изучая под микроскопом нейроны, то прежде всех результатов исследования априорно верите в действенность микроскопа и тех структур, к которым он предоставляет доступ. А кроме того, верите еще и в то, что именно с характер этих структур объясняет нечто, связываемое нами с истиной – как с точки зрения «положения дел в реальности», так и в смысле основывающихся на этом знании действий.
Однако, при ближайшем рассмотрении, полученные под микроскопом (в телескопе, статистическом исследовании, историческом анализе и т.д.) знания представляют собой некоторую явленность «сущностей», наличие которых вы предвосхитили своей верой в определенный мировой порядок. Понятно, что в «магических» или «религиозных» культурах эти явления никого не заинтересуют и останутся такими же случайными артефактами, которыми наука сегодня считает заклинания и молитвы. Говорит ли это о том, что нейронные (молекулярные, социальные) структуры не имеют никакого значения? Конечно, имеют. Но в значительной степени то, которое мы в них вложили с помощью сложных процедур их конституирования. Структура открывающихся элементов реальности обусловлена «настройкой» человеческих чувств (анализаторов) и их «вооруженностью» (микроскопами, телескопами и т.д.), а о чем эта реальность нам «сообщает» зависит от наших вопросов – вниманию к конкретным структурным элементам, их конфигурации или изменениям.
Можно сколько угодно искать зависимости между нейронами, атомами, историческими фактами и искомыми «метафизическими» сущностями, однако полученное знание вряд ли будет значительно отличаться от наблюдений раскритикованных ныне алхимиков. Критериями истины, которые могут предложить, исходя из своих же максим, современные ученые, будут касаться лишь статистической стабильности полученных результатов. Но о чем говорит эта стабильность? О том, что при соблюдении определенных условий, можно добиться схожего эффекта для максимально большого количества случаев и людей. Например, вызвать одну и ту же химическую реакцию, в том числе в организме человека (например, при применении лекарства).
Но дело в том, что соблюдение этих условий является неустранимым условием уместности и эффективности реализации научного знания. Чтобы психиатрический препарат подействовал, необходимо назвать человека психически больным. Не юродивым, не бесноватым, а именно больным. Т.е. «привязать» сущностный уровень бытия человека к той форме бытия всей реальности, которая считается научно обоснованной. Но именно такой порядка вещей, как было показано выше, мы конституируем в акте такой веры! Получается, сам тот факт, что объективный порядок «природы» явится нам в образе нейронов и атомов (а не духов и ангелов) обусловлен априорной верой в наличие именно «природы», а не, скажем, творения.
Наука, стандартизировав, унифицировав и ограничив способы взаимодействия с реальностью, добилась впечатляющих результатов. Сегодня, основанные на научном мировосприятии практики могут оптимизировать жизнь миллионов людей. Но есть и обратная сторона медали: та «природа», в которую помещает наука человека, достаточно ограничена и стандартизирована. Ее можно сравнить с типовым микрорайоном – все предсказуемо, понятно, и вы точно не заблудитесь, разве что из-за совершенно одинаковых форм. Но жизнь в таких местах предсказуема, не очень комфортна и это точно не готический собор. Плюс вопросы стабильности – как долго эти типовые сооружения прослужат и как долго их расширение будет обеспечиваться в смысле ресурсов?
Используя все более жесткие/однозначные методы взаимодействия с окружающим миром, человечество сконструировало культурную среду, напоминающую созданный по ГОСТу продукт: ни шагу в сторону, ни в смысле ухудшения, но и ни в смысле улучшения. В этом мире даже роскошное жилье чаще всего представляет собой несколько соединенных между собой стандартных квартир, стандартная пища имеет стандартный «средний» вкус, и, даже если вы поедете в Мекку или Иерусалим, это будет не паломничество, а путешествие. В этом мире нельзя сегодня помолиться святой Екатерине, а завтра – Николаю, так как молиться вообще бессмысленно – законы природы слепы и глухи. А после смерти большинство людей ждет не ад или рай, а крематорий. С другой стороны, предсказуемость и ограниченность нового мира минимизирует влияние внешних штормов, так как найденные методы удовлетворения усредненных потребностей в среднем (т.е. для большинства) как раз действенны. А безликость объекта-носителя этих потребностей позволяет экземплярифицировать его в невиданном ранее числе «оттисков».
Предсказуемость гарантирует определенный минимум стабильности и комфорта для большего числа людей – это плюс. Эти гарантии распространяются не так уж и далеко (человечество, как и прежде, подвержено множеству рисков), а ограниченность комфортного пространства иногда сравнима если не с тюрьмой, то с океанским лайнером – это минус. Однако, здесь важно другое: тот ракурс, в котором мир является в нашей сегодняшней социальной реальности, есть следствие нашего способа обращения с внешним миром, который следует из нашего способа культурного бытия. Пытаться вывести из научных знаний о мире некие тайны бытия, приблизительно то же, что и вопрошать об этих тайнах советские ГОСТы. Любое объяснение есть указание более широкого контекста социальных практик, включающих в себя объясняемый элемент. Поэтому каждое естественнонаучное объяснение будет не более чем отсылкой к определенной части той культуры, которая научным мировосприятием сформирована. Мы никогда не сможем получить вменяемого ответа на вопросы об основаниях этого мировоззрения, о выборе культурной парадигмы, о добре и зле, о предназначении человека и т.д., если зададим их на языке науки. Так как это будет ответ надзирателя заключенному.
Объективность получаемого наукой знания не приближает человека к пониманию мира и себя, а лишь позволяет приспособиться к среде на основе определенных представлений о желаемом. Коль скоро вопрос касается этого желаемого, должного, истинного, наука становится бессильна. Поэтому приходится возвращаться к метафизике. Которая сегодня сама глотнула такую дозу естествознания, что едва способна вернуться к прошлым рассуждениям. Впрочем, у человека есть не только значения, но и смыслы. Первые выступают ориентирами в современном универсуме социальных игр, сформированном наукой. Вторые – несут в себе память о человеке, обществе, мире. Отвлечься, хотя бы на время от значений ради смыслов – хорошая задача для современной метафизики.
Читайте также:Протесты в США подогреваются экономическим кризисом и социальной несправедливостью
Черный майдан в США, перестрелка в Броварах: Топ-5 событий недели