Особенность нашего времени такова, что такие специальные термины как «картина мира» и «социальная реальность» стали чуть ли не общеупотребительными, по крайней мере, они запросто могут встретиться в комментариях к постам в ФБ, но при этом корректность и даже продуманность такого употребления оставляет желать лучшего. Тем не менее, виртуализация межличностных коммуникаций и многих регионов реальности заставляют задуматься о том, что представляет собой сама реальность, в которой мы живем. Я имею в виду вовсе не вопрос о смысле жизни или что-то в этом роде. Речь идет о самом что ни на есть практическом вопросе: что и на каких основаниях мы считаем реально существующим? Можно ли повлиять на наши убеждения? Существует ли такое влияние и с чьей стороны?
Если попытаться на эти вопросы дать последовательный ответ, то окажется, что мы зачастую более всего уверены в существовании вещей, проверить, а тем более доказать которое не в силах. Например, мало кто сомневается в том, что число пи равно 3,14, хотя, что это означает и как число пи можно получить, вспомнят немногие. Приблизительно то же можно сказать о квазарах, гравитации, правах человека, разрушенном Карфагене и вреде холестерина. Когда Никлас Луман говорил, что «реальная реальность» масс-медиа состоит (в отличие от конструируемой ими реальности событий, новостей, репортажей) в их собственных операциях типа печати и вещания, он наверняка еще не учитывал возможности того, что сам источник информации — газета или ТВ-канал — могут быть лишь фейком. Печать и вещание в мире, информационный трафик которого сосредоточен в лентах социальных сетей, превращаются в такие же виртуальные артефакты, фрагменты информпотока, в котором сообщение Рейтерс соседствует с творчеством бота, откровением малоизвестного гуру или заключением всезнающих экспертов/знаменитостей.
Когда мы «видим» мир, мы как раз и воспроизводим сложную комбинацию воспринятого, узнанного и «домысленного» на основе личных знаний и опыта — формируем социальную реальность. И эта реальность, пожалуй, как ничто иное уравнивает людей между собой: хотя было бы ошибкой сказать, что реальный мир существует лишь в «видении» отдельных людей, каждый из нас только в этом субъективном восприятии сталкивается с миром и ни один из людей не может позволить себе нечто большее.
Человек всегда черпал информацию о мире хотя и из собственного опыта, но направляемый другими людьми, которые получили свои знания о мире в границах определенных традиций. Когда-то это были традиции мифологического и религиозного характера, позднее — все более светские, опирающиеся на научное и техническое знание. Бесспорно, и раньше такие традиции боролись за господство над умами людей, так как именно образ мыслей определял, кому и в какой степени люди отдадут право распоряжаться своими ресурсами, судьбой и даже жизнями. Однако никогда еще в истории борьба за такое господство не была столь «нематериальна». В эпоху постправды и тотального релятивизма мы все более склоняемся к убеждению, что единственной, а тем паче абсолютной истины не существует, каждый имеет право на собственную правду, а проверка информации — это не более чем еще одно журналистское расследование, т. е. шоу.
Тот, кто сегодня формирует дискурсы – формирует смыслы и интерпретации того, что мы знали ранее. Соответственно, он закладывает и те конфигурации реальности, в которой ресурсы и энергия людей будут с большей долей вероятности принадлежать ему. Представляется, что именно поэтому, например, США обвиняют Россию в первую очередь в виртуальном вмешательстве в собственную информационную вотчину.
Виртуальное конструирование реальности с реальным переделом пространств власти над вещами и умами, с борьбой за печатные СМИ и телеканалы и возможность влиять на их политику, за присутствие в социальных сетях, с бескомпромиссной дискредитацией оппонентов и мобилизацией масс «за» и «против» идеологий — реальность нашего настоящего и ближайшего будущего.
Читайте также:
Еще раз об ответственности интеллектуалов