Первое, что бросается в глаза в Европе, это отношение к старым вещам. Здесь просто культ старых вещей. И речь не об антиквариате – антиквариат, это в лучшем случае символ, а чаще всего – просто знак. Дело в сохранении подлинных вещей, с их смыслом и историей, в сохранении собственного мира, а как следствие – сохранении бытия. Эта любовь к старине не просто коллекционирование – это любовь к своему миру в смысле жизненного мира.
На первый взгляд может показаться, что это что-то показное, просто модное, ведь запрос на старину сегодня действительно присутствует в мире. Примером этого могут служить многие процессы и явления – от моды на искусственно состаренную мебель до образцов черно-белого кино в век мощных цифровых технологий. Однако, речь не об этом. Присутствие старых вещей (думаю, это гораздо больше, чем просто старые вещи, потому что через них присутствует сама история) можно наблюдать повсюду: в гостиницах, ресторанах, кафе, офисах, не говоря уже о музеях, библиотеках, храмах. Это старые ящики, столы, стулья, антресоли, секретеры, посуда, полки, подставки, подсвечники и многое другое. И начинаешь тогда сомневаться, рассчитано ли это только на внешнего наблюдателя, то есть на туриста, который по существу не в последнюю очередь именно для этой старины и приехал?
Эту же тенденцию бережного отношения к старым вещам мы наблюдаем и в местах личного пользования, которые никоим образом не предназначены и не настроены на приезжих: в квартирах, усадьбах, служебных помещениях (в которые нет доступа туристам) тех же ресторанов и тому подобное. То есть, это не попытка произвести впечатление – это способ существования, способ отношения к бытию. Сама ценность вещи производная не от функции (хотя прагматический аспект использования также имеет место), а от внутренней принадлежности к жизненному миру, к организации собственного бытия, исходя из собственных принципов. Таким образом у европейцев проявляется ответственность за собственное бытие, сохранение собственного мира, может, до определенной степени консервация, но точно – уважение.
Следует отметить, что это не единственный сформированный в современном мире подход к бытию. В ХХ-м веке доминантным становится противоположный тренд, когда любая вещь – в первую очередь функция. Абсолютно не важно, когда она была сделана, какие смысловые коды она несет, или не несет никаких, кто ее сделал, имеет ли она отношение к собственной культуре, из какого материала и т. д., – главное, чтобы функциональная составляющая была учтена максимально .
Французский философ Ж.Бодрияр очень красноречиво охарактеризовал эту авторскую колонку. Он отмечал, что в современном мире мы любой процесс пытаемся вместить в инвентарь-функцию, каждая вещь становится просто функцией без других измерений. И сегодня уровень мастерства производителей измеряется тем, чтобы срок действия гарантии точно совпал с поломкой этого предмета. В некоторой мере это шутка, но только в некоторой. Почти любая из современных вещей может работать дольше, чем это происходит на практике, срок ее использования искусственно сокращают. Если при замене предмета выполнения функция сохраняется, значит никакой проблемы нет.
Итак, имеем оппозицию двух миров: мир предметов-бытия и мир предметов-функций. Первый не просто коллекционирует предметы древности, он сохраняет бытие, через него История продолжает свое существование. Второй тиражирует суррогаты, лишая окружающее пространство подлинности, наполняя его одномерными симулякрами. Не может что-то быть извне, чего раньше не было внутри. Следовательно, один мир производит универсалии укорененности и ответственности за бытие, другой же концентрируется на обезличивании субъективности и индифферентности к историчности. Поэтому Лучиано Висконти знает свою родословную со времен Древнего Рима, а для большинства три поколения предков уже кажутся невероятно седой древностью. Видимо поэтому кто-то создает «Гибель богов», а кто-то – мыльные оперы.
Архетипы ответственности за бытие не могут не проявляться в социальной плоскости. Формирование, организация бытия вокруг себя выступает гарантом порядка социального бытия в целом. В каждой практике сохранения бытия коренится смысл ответственности за него. У этого процесса есть и обратная сторона: социализация человека в смысловом поле такой практики формирует у него презумпцию бережного отношения к бытию, к миру, к порядку вещей. Видимо поэтому кому-то удается уже более две тысячи лет поддерживать традицию хороших дорог, а кто-то только и делает, что тиражирует архетипы революций, разрушения и хаоса, чтобы за несколько лет снова прийти к пониманию необходимости нового переворота. И так без конца ... но, к сожалению, и без улучшения.
Ответственность за бытие обязывает с пиететом относиться и к социальному порядку. С другой стороны в новом мире функций без корней очень легко производить любые архетипы, поскольку собственных не существует. Вот поэтому и вынуждены мы в очередной раз пытаться поверить, что разрушение – это лучший и кратчайший путь к большим построениям. Печально, но развалины Вавилонской башни остаются, а Нового Иерусалима так и не видно.
Читайте также: