Судьба постсоциалистического города и связанные с этой судьбой метаморфозы человеческой власти получают интересные толкования в контексте апокалиптической истории, в рамках той модели катастрофической истории, которая задается теологическим видением будущего. Тем самым тема города в его исторической драме помещается в масштаб сбывающегося метаисторического сценария, а в социальной жизни города проявляются следы реализующегося Апокалипсиса (в данном случае не так важно понимать его религиозно-метафизически, реально-исторически или же культурно-символически). Примечательно, что «конец истории» не стал концом полиса и не стал концом империй; социалистический город стал постсоциалистическим, разрыв эпохи остался раной не заживающей, но не смертельной; а крах империи советской незаметно перешел в неоимперскую постсоветскую реставрацию. В свою очередь западные теологи говорят о продолжающемся «веке империй» и призывают к постколониальной теологии, к созданию христианских альтернатив политическим и имперским status quo. Постсоветский город несет в себе знаки постимперского декаданса, ностальгию, мечту о новой имперскости и собственном расцвете благодаря ей, но также зреющее желание избавиться от этого наследства империй и дать дорогу новым социальным группам, если не «людям из будущего», то хотя бы идеям будущего.
Откликаясь на этот общий тренд в социальных науках и теологии, постсоветские христианские теологи (я ограничусь протестантским сообществом) переосмысливают постсоциалистический город не только в свете торжественно-мрачного апокалиптического будущего, но и в свете церковной миссии, христианского вызова миру. Среди постсоветских теологов идет живая дискуссия о будущем городов и о месте Церкви в меняющемся урбанистическом ландшафте. Новые условия жизни вынуждают Церковь переопределять себя на языке современной культуры, выстраивать актуальные церковно-общественные связи. Если, служа Богу, Церковь служит в мире и миру, то, служа миру, Церковь ищет наиболее действенный способ присутствия в нем. В этом смысле экклезиология определяется не только теологически, но и социологически, и урбанистически. Церковь – не только ограниченное место на карте города, но и видимый знак грядущего Божьего Царства, пробивающегося всюду и охватывающего все, в том числе и «нецерковные» сферы. Если Церковь – часть Божьего Царства, то Божью работу в современном мире нельзя ограничить храмовыми стенами. «Церковь без стен» – новый образ бытия Церкви в мире, утверждающий радикальную открытость современному городу и его будущему.
В советское время большинство церковных зданий использовались властью для нужд атеистической пропаганды, для размещения психиатрических лечебниц, тюрем и складских помещений. Для «нужд» Церкви были оставлены лишь отдельные «культовые здания», а основная активность христианской общины советских городов переместилась в частные дома и квартиры. В постсоветских условиях глобальной мегаполисной культуры Церковь вновь поставлена перед выбором – сохранить простую структуру, сформированную в условиях традиционного общества, либо же усложнить структуру, приводя ее в соответствие с мегаполисной структурой постиндустриального общества. Если Церковь не хочет остаться в прошлом, она должна вернуться в город и отвоевать достойное место в его меняющемся архитектурном плане.
Служение Церкви в городе будущего замыкает круг истории и возвращает в первый век христианства, напоминая возвращением к началу о близости конца. Апокалипсис, записанный для семи Церквей в городах Малой Азии, переадресуется современным городам и их христианским общинам. В граде мирском надлежит видеть не только творческий бунт твари против Творца, но и мечту о грядущем Граде Божьем, напомнить о котором – призвание христиан. В постсекулярном мире нельзя мыслить Церковь последним оплотом Божьего Царства. Мир уже нельзя мыслить тотально секулярным, и он никогда таким не был. Бог продолжает действовать не только в Церкви, но и в мире, поэтому задача Церкви не только сохранить данное ей, открытое в ней, но и распознать Божье действие в окружающем мире, присоединиться к Богу там, где Он действует, примирить мир с Богом, примирить с Богом мир. И если эпицентром жизненной и культурной активности остается город, то судьба двух градов становится неразлучной, общей.
Не только природа, но и социальная жизнь в городе («вторая природа») должна рассматриваться как «естественное откровение», через которое знание о Боге остается доступным и для постхристианского общества. Согласно логике христианских культурологов, поскольку город Нового времени возник в рамках христианской культуры, Церковь нужно рассматривать как необходимую часть города, долженствующую стать центральной, градообразующей. Правда, генеалогия города, особенно в ее отношениях с историей христианства, знает так много разрывов, что теперь связь христианской и городской культуры не представляется очевидной и простой. В истории советской эта связь была проблематизирована чистками и разрушениями.
Сегодня стоит внимательно присмотреться к сложной реальности постсоциалистического города, чтобы увидеть в нем не только следы судов истории (теологи скажут «судов Бога»), но и ростки новой жизни, очаги надежды, преемственность истории. Постсоциалистический город напоминает о том, что было, социалистический эксперимент оставил свои следы. Вместе с тем, постсоциалистический город уже самим своим постсуществованием задает вопрос о будущем, которое открывается по ту сторону современности, после нее. Так постсоциализм вписывается в общий ландшафт постсовременности, а город становится ее локусом, хронотопом или же перепутьем путей, на которых она ищет себя, ищет свой город или сам город ищет ее.
Постсоциалистический город являет знаки обреченности, апокалиптической предрешенности своей судьбы. Чернобыльские города-памятники остановившимся мгновеньям, мертвые многоэтажки шахтерских городов, руины брошенных школ и больниц, язвы промзон на теле разрастающихся мегаполисов напоминают о непрекращающемся кризисе города как творения человека в его споре с Творцом. Апокалипсис продолжается сквозь историю, и судьба города его манифестирует. В постсоциалистическом городе пересекаются история социальная и история апокалиптическая, два града соприсутствуют в одном, поэтому можно попытаться понять историю города в свете реализующегося апокалиптического будущего.
В апокалиптике города, заданной Иоанном Богословом, сочетаются противоречивые характеристики и чувства. Все города обречены и грядущее воздаяние должно бы радовать, но об их гибели плачут как о цивилизационной катастрофе. Христиане радуются свершению судов над городом как средоточием земной, преходящей, мирской жизни. Но взамен града земного с неба нисходит град Божий (Откр. 21:2). Так весь цикл истории заканчивается новосельем, пиром в новом граде, светлом и золотом.
В апокалиптике постсоциалистического города частично реализуется большой апокалиптический план. Постсоциалистические города напоминают о трагедиях и катастрофах, их тела носят на себе стигматы истории, ее раны. Они напоминают о прошлом, о той жизни, которая уже никогда не повторится. В этом смысле город не только способ организации жизни, но и ее памятник. Постсоциалистический город – это памятник тех поколений, которые с гордостью носили или принципиально не носили пионерские звезды, сажали в тюрьму диссидентов или сидели там сами, доносили по-морозовски или работали по-стахановски. Но и тех, и других город помнит. Дома стареют, заводы закрываются, кладбища переполнены. Зато появляются бизнес-центры, торговые комплексы, офисы и отели. Это не продолжение жизни, это продолжение апокалипсиса, новые попытки его оспорить, отменить исход, конец, суд. Смешение постсоциалистической разрухи и островков бизнес-роскоши лишь усугубляет впечатление безнадежности. Все города воспроизводят архетип вечного города, который отстраивается и разрушается, но во всем этом он умирает, его успехи – его же агония.
Попытки человека строить в мире, где все обречено огню на «день суда и погибели» (2 Петра 3:7), выглядят больше, чем сизифовым трудом, это труд Каина, знающего о своей вине и пытавшегося обмануть свою обреченность (Быт. 4:17). Этот круг развития и упадка, цикл жизни и смерти, повторяясь в судьбе городов, говорит о судьбе человека. В нем есть и надежда продолжения и обреченность угасания. На основаниях Каина город обречен, хотя ради жизни новых поколений его история длится. Интуиция нового города, предчувствие, поиск «града Божьего» сопровождает человечество постоянно, и лучшие образы мы встречаем не в текстах утопистов, а в Апокалипсисе Иоанна Богослова. Город должен быть построен на новых основаниях, лишь тогда жизнь не будет омрачена, лишь тогда история встретится с вечностью.
Необходимость новых оснований, переоснования, основания нового града хорошо понятна жителям постсоциалистических городов – недостаточно обновить фасады, отремонтировать дороги, достроить еще один дом; необходимо перепланировать городской план, проложить новые коммуникации, широкие транспортные магистрали, выстроить всю инфраструктуру по современным требованиями жизни.
Аполиптический образ грядущего града, спускающегося с небес, напоминает о тщетности усилий сохранить град земной, утвердить его преходящий исторический статус как вечный. Но он же говорит о надежде, о том, что в историю входит новая сила и постсоциалистический период – это не конец того, что было при социализме, а начало того, что еще будет. В этом идейном контексте среди постсоветских протестантов мир «современных мегаполисов с их сверхсложной структурой и множественностью форматов жизни» осмысливается как «непростой вызов Церкви», и формулируется задача оправдания «града будущего», в котором нераздельны зреют и растут «град Божий» и «мирской град»: «Оправдать будущее – значит быть теми, кто не прячется от будущего, но идет ему навстречу и ускоряет его приход; значит стать теми, кто управляет будущим, а через это – меняет и настоящее, приводя его к должному».
Города вновь становятся полем религиозных сражений. Где-то пустеют и закрываются Церкви, но в постсоветских городах они активно строятся и наполняются. Прошлое постсоциалистического города связано с Церковью, даже пустые и закрытые «культовые здания» напоминали о вере, Боге, религии – своей пустотой говорили о культурно невосполненной пустоте города и духовной пустоте человека.
Будущее постсоциалистического города связано с возрождением городских Церквей. И это глобальный тренд. Постсоциалистический город совмещает в себе унаследованную от прошлой эпохи секулярность и вновь открытую религиозность эпохи позапрошлой. Социализм как неудавшийся эксперимент и христианский утопизм как эксперимент недозволенный отменяются и преодолеваются движением города навстречу Апокалипсису. Богословские прочтения города как послания человека Богу переходят в ожидание нового города как откровения Бога человеку. Город живет внутри апокалиптического сценария, но пока он живет, Апокалипсис откладывается. На вопросы о будущем города Бог должен ответить положительно, если, конечно же, древние библейские истории еще сохраняют свое значение для жителей постсовременности, и если Бог Авраама все еще наш Бог. «Авраам сказал: «Вдруг найдется в этом городе пятьдесят праведников – так неужели Ты уничтожишь его?.. И Господь ответил: «…Пощажу этот город… Авраам сказал: «Пусть не гневается Владыка мой – это последний вопрос: вдруг их там всего десять?» И Господь ответил: «Пощажу ради десяти» (Быт. 18. В переводе РБО, 2011). В этом надежда города, в этом и ответственность теологов – читать сценарий так, чтобы в нем была надежда. Вопрошать о будущем нужно так, чтобы оно оставалось возможным.