Наука как культурная онтология
Левицкий Виктор Сергеевич
Статья опубликована в журнале «Искусственные общества»
https://artsoc.jes.su/s207751800010480-7-1/
Автор Левицкий В.С
«Судьба нашей эпохи, - говорит в заключительной части своей речи «Наука как призвание и профессия» М. Вебер, - с характерной для нее рационализацией и интеллектуализацией и прежде всего расколдовыванием мира заключается в том, что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы или в потустороннее царство мистической жизни, или в братскую близость непосредственных отношений отдельных индивидов друг к другу» [3, с. 733-734]. Современный социолог религии Хосе Казанова, по-своему осмысляя этот процесс, назвал его приватизацией религии, имея ввиду ситуацию, когда религия перестает быть социально значимым явлением и перемещается в область частной жизни человека [7]. Так или иначе, можно сказать, что Вебер в этих словах сформулировал одну из возможных форм манифеста Модерна. На что указывает и современный биограф классика социологии Ю. Каубе, говоря, что «для него (Вебера – Л.В.)…важно было прежде всего дать свою интерпретацию модерна» [2, с. 242]. Стало понятно, что религия утрачивает свои мировоззренческие функции, а ее место занимает наука. Речь идет об изменении культурной парадигмы.
Однако здесь возникает логичный вопрос: как так получилось, что еще совсем недавно маргинальное, полулегальное дело (наука), имевшее такой статус в средневековье, всего за пару столетий стало локомотивом целой цивилизации? По большому счету сформировало саму эту цивилизацию. Вряд ли можно согласиться с просвещенческой формой ответа на этот вопрос, предполагающий постоянный и поступательный прогресс, в результате которого с каждым поколением люди становятся все более осведомление и соответственно приближаются к решению всех вопросов и проблем. Едва ли корректным будет сказать, что Галилей был умней Фомы Аквинского, а Коперник – Дунса Скота, например. Сомнительным выглядит убеждение, что ученые в целом оказались талантливее теологов, поэтому наука, в контексте онтологии культуры, заняла место теологии. Однако, в течении нескольких столетий поменялась культурная установка, в результате чего наука из периферийного занятия превратилась в культороформирующую социальную практику. Путь к Истине теперь лежал не через мистическое созерцание, не через умную молитву и даже не через естественную теологию, а через эмпирическую науку. С одной стороны, наука как Прометей освещала теперь путь человечества к светлому будущему, с другой – стала онтологическим ядром культуры, вокруг которого строятся все социальные практики. Вследствие чего была сформирована, техногенная цивилизация (В.С. Степин), известная сегодня под названием Модерн.
Чуть более ста лет прошло с момента, когда М. Вебер торжественно провозгласил окончательную победу науки. Но так ли все безоблачно в этом вопросе по состоянию на сегодня? Внешне может выглядит, что этой победе не то, что ничего не угрожает, а, наоборот, каждый день человек получает все новые и новые примеры эвристичности научного подхода. Космические аппараты все дальше углубляются в пространство Галактики, искусственный интеллект становится все более совершенным, в конце концов, обычный смартфон, становится все более функциональным, быстрым, эффективным.
При всей кажущейся внешней успешности науки, в деле освоения окружающей действительности, происходят фундаментальные трансформации, касающиеся ее статуса, которые неизбежно повлекут за собой изменения всего облика культуры. Наука стала сегодня приложением к технике, оправдав одновременно и хайдеггеровское пророчество о бытии при технике [6], и юнгеровское «предостережение» о тотальной мобилизации [9]. Сегодня наука перестала интересовать как способ достижения Абсолютной истины ценной самой по себе. Наука превратилась в прагматическое занятие по поиску наиболее эффективных решений. Здесь может встать логичный вопрос о взаимосвязи фундаментальных исследований с прикладной наукой и техникой. Проблема эта может выглядеть следующим образом: если такая связь признается, значит и науке ничего не угрожает, ибо без существования фундаментальной науки невозможна и современная техника. Разрешение данной дилеммы возможно в нескольких плоскостях.
Во-первых, зависимость технического прогресса от достижений фундаментальной науки не является линейной. М.К. Петров когда-то указал на то, что вплоть до конца XIX в. связь науки и техники «не была осознана в сколько-нибудь связной формальной модели, и научная деятельность шла скорее по классу искусств и увлечений» [4, с. 308]. Более того, такие важнейшие для технического прогресса процессы как литье, пайка, сварка, изготовление красителей, химических реактивов и даже двигателей разрабатывались в сфере ремесел — среди ювелиров, художников и т.д. [4, с. 311]. Фундаментальная наука, бесспорно, вдохновляла и направляла «прикладные» исследования, однако делала она это, скорее, в качестве идеолога и пропагандиста. И когда ее (фундаментальной науки) убедительность в описанном качестве стала снижаться, уже сама привычная конфигурация техногенной цивилизации оказалась под угрозой.
Случилось это после Второй мировой войны. Послевоенная антипозитивистская философия науки все же надеялась обнаружить «гаранты» научной рациональности, если не на уровне верификации отдельных предложений, то, например, в области сравнения предсказательного потенциала теорий (К. Поппер), «позитивного сдвига проблем» в научно-исследовательских программах (И. Лакатос) и т.д. Однако, позднее, осознание непреодолимости зависимости эмпирического знания от теоретических построений у таких авторов как С. Тулмин или К. Хюбнер[1], заставило философов подвести своеобразную черту под вопросом о принципиальном отличии научного знания от любого другого в смысле его «объективности». С. Тулмин в связи с этим пишет: «Таким образом, и существительные (термины), и предложения научных теорий имеют скорее косвенное, а не прямое отношение к эмпирически идентифицированным объектам и явлениям. Устанавливая условия, при которых можно успешно применить тот или иной метод объяснения, ученый определяет (1) не то, «являются ли они истинными», а то, в каких эмпирических ситуациях предложения соответствующей теории имеют силу, и (2) какие эмпирические объекты считаются (а не «являются») примерами соответствующих теоретических сущностей» [5, 176]. В конечном счете, Курт Хюбнер в своей «Критике научного разума» сформулировал своеобразный «релятивистский приговор» науке: «1. Не существует абсолютных фактов или абсолютных фундаментальных установлений, на которые могла бы опереться наука. 2. Нет также и необходимых оснований для утверждения о том, что наука в своем развитии непрерывно улучшает и дополняет представление о неизменных, имеющих одно и то же эмпирическое содержание объектах. 3. Нет оснований полагать, что наука в ходе своего исторического движения подходит все ближе к некоей абсолютной, свободной от теоретической нагруженности, истине…» [8, с. 159].
К рубежу тысячелетий вопрос об основаниях научного знания и самой научной рациональности превратился в «насущную проблему, определяющую всю сегодняшнюю ситуацию» [8, с. 300].
Во-вторых, бюджеты, которые сегодня расходуются странами и корпорациями на прикладную науку, с целью решения конкретных технических задач убеждает, что именно в этой ее (науки) части видят наибольшую эвристику. И, наконец, в-третьих, речь не идет о том, что наука исчезнет, важно понять трансформацию, которую она сегодня переживает – изменение статуса. По большому счету наука перестала искать Абсолютную истину, тем самым прекратив быть смыслообразующей практикой культуры, соответственно и на статус онтологии культуры теперь ей претендовать все сложней.
Казалось бы, незначительное изменение «онтологических антиципаций», приводило в прошлом к радикальному преобразованию социального порядка. Так, замещение веры в непосредственную поддержку Абсолютом миропорядка на веру в наличие созданных Абсолютом агентов поддержания миропорядка в конце концов привели к перерождению христианской естественной теологии в науку Нового времени. Сегодня утрата веры в наличие абсолютной истины превращает науку в сугубо адаптационный инструмент, который можно и нужно использовать в качестве оружия в глобальной конкуренции.
Как и когда-то при смене теологии наукой, вроде бы, изменилось не многое – установка познающего разума, однако это привело к изменению самого облика культуры. Так и сегодня речь идет о трансформации такого же порядка. Если наука рождалась как универсальный, инвариантный, наиболее короткий и обоснованный путь к Истине, то сегодня эта сторона науки интересует все меньше. Нужен калькулируемый прагматический результат, который можно имплементировать в «производстве» уже завтра. Сама организация научной жизни дает хороший пример такой трансформации. От современных исследований требуется коммерческая оправданность, прагматический результат, соблюдение параметров индексирования и цитирования, в конечном итоге калькулируемость. Следует сказать, что, например, Платон или Витгенштейн, если бы творили в наши дни, вряд ли бы возглавили современные научные рейтинги.
Так вот это, казалось бы, незначительное изменение познающего разума, приводит к серьезным трансформациям во всем здании культуры. После разрушения всех гранднарративов, наука становится одной из возможных социальных практик, можно сказать языковых игр, не претендующих уже на знание Абсолютной истины, так как теперь осведомлена о собственных ограничениях в этом отношении.
В этой связи следует вспомнить о феномене «постправды». Слово «постправда» было признано в 2016 году Оксфордским словарем словом года [10]. Оно обозначает ситуацию, при которой невозможно окончательное обоснование («верификация») каких бы то ни было положений. Изначально связанная с развитием социальных сетей и «электронным средневековьем» - воскрешением непосредственного общения, как когда-то в храме или на площади, с тем существенным отличием, что пространство этой «площади» расширено социальными сетями и мобильным интернетом до размеров планеты — ситуация постправды легитимировала существенные культурные и политические изменения. Конкуренция истин бросила тень на авторитет универсального (просвещенческого) разума как инструмента поиска абсолютной истины вместе с его символом веры в универсальную историю, прогресс, ценности и т.д. Кроме того, в глобальном мире начался активный процесс формирования «субмиров», исповедующих «свою истину» - политических мегаобразований, пытающихся не только сформировать собственное понимание центральных цивилизационных смыслов, но и с помощью СМИ и технологий массовой коммуникаций навязать это понимание как можно большему числу адептов [1].
В связи и вместе с этим изменением статуса науки, место научных институций занимают аналитические центры, чье отличие от классических академий наук состоит в том, что они изначально отвергают Абсолютную истину, отсутствует сама постановка вопроса подобного рода, их задача – поиск наиболее эффективных решений для сегодняшнего дня. Их форма науки не является больше универсальным ядром культурной онтологии, а представляет собой один из вариантов социальной практики. Как в свое время ученые заняли место теологов, так сегодня все больше они сами уступают свое место экспертам.
Таким образом, современный вызов науке связан не с тем, продолжит она свое существование или нет, вряд ли кто-то сомневается в ее прагматической эффективности, а с вопросом о ее статусе: останется ли наука и дальше ответственной за онтологию культуры или станет партикулярной социальной практикой, наряду с другими формами социальной деятельности? Ответ на этот вопрос еще окончательно не определен, но зависит от каждого, кто называет себя ученым. Именно от ученых как идеологов универсального разума и сверхпрагматической истины зависит судьба науки как культурной идеологии. Наука сегодня не перестает быть только профессией и призванием, но превращается еще и в экзистенциальный вызов.
Библиография
- Водоразделы секуляризации: западный цивилизационный проект и глобальные альтернативы / под ред. А. Белокобыльского, В. Левицкого. // М.: Академический проект, 2018.
- Каубе Юрген. Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох. // М.: Издательский дом «Дело», 2016. – 600 стр. (Интеллектуальная биография).
- Макс Вебер. Наука как призвание и профессия / Избранные произведения. //М.: Прогресс, 1990. – С. 707-735.
- Петров М.К. Язык, знак, культура. // М., 1991.
- Тулмин С. Человеческое понимание. // М., 1984..
- Хайдеггер М. Вопрос о технике // Время и бытие. М.: «Республика», 1993.
- Хосе Казанова. По той бік секуляризації: релігійна та секулярна динаміка нашої глобальної доби. // К.: Дух і Літера. 2017.
- Хюбнер К. Критика научного разума. // М., 1994.
- Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. Тотальная мобилизация. О боли. // СПб.: Наука, 2000.
- Post-truth. // URL: https://en.oxforddictionaries.com/definition/post-truth © https://artsoc.jes.su/s207751800010480-7-1/
[1] К. Хюбнер пишет: «…эмпирический элемент может быть найден только в структуре метатеоретического вывода: «Если приняты такие-то правила, постулаты, теории (все то, что может быть названо метатеоретическими объектами), то из этого следуют такие-то базисные предложения, опровержения или подтверждения (то есть также метатеоретические объекты)». Можно сказать иначе: «Если имеют место такие-то предложения, ничего не говорящие о природе самой-по-себе, то имеют место и другие предложения, которые эмпирически следуют из первых, но также ничего не говорят о природе самой-по-себе». Эмпирические факты присутствуют только в таких метатеоретических условных отношениях («если…, то…»); однако содержание предложений, включенных в состав теории, нельзя признать выражением эмпирии. Реальность возникает не в теории, а только в метатеории» [8, с. 68]. © https://artsoc.jes.su/s207751800010480-7-1/
Читайте также:ПОЭЗИЯ КАК ОРГАН БЫТИЯ
СОЦИАЛЬНОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ РЕАЛЬНОСТИ: РОЛЬ ИНСТИТУТОВ ОНТОЛОГИЧЕСКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ