.jpg)
Евгения Бильченко – поэт, прозаик, культуролог, философ, переводчик, доктор культурологии, кандидат педагогических наук, профессор кафедры культурологии факультета философского образования и науки Национального педагогического университета имени М. П. Драгоманова.
- Вы говорите о том, что и за линией разграничения есть украинцы. И достаточно много. Что означает, в Вашем понимании, быть украинцем?
- Национальную идентичность (как я ее понимаю в свете глобальной культуры XXI века) следует представлять как социальный концепт, как гражданское сообщество, то есть не этнический концепт нации, а политический. Такое понимание, которое везде распространено, почему-то никак не приживается в Украине. Хотя даже Донцов, на которого так любят ссылаться правые радикалы, вышел на идею политической нации.
С другой стороны, мы должны помнить, что мы живем уже после постмодерна, когда национальная идентичность не является единственной формой идентификации, потому что человек кросскультурен и в нем на равных началах соединяется национальная идентичность, региональная идентичность, локальная идентичность и мировая идентичность. И они в сознании человека должны быть уравнены в правах и пересекаться в этом транскультурном, поле. Если человек это не осознает, и национальное для него будет читаться как личностное, религиозное и мировоззренческое – все это будет соединяться в единый клубок, гомогенизироваться и мы будем снова иметь реваншизм. А реваншизм – это непрерывная война. Потому что мира, судя по настроениям населения, после такого количества пропаганды, кажется, не хочет никто. А те, кто хочет, – те молчат.
- Вы говорите о каких-то достаточно универсальных вещах, которые подходят для любой нации, а вот какие-то ценности, архетипы, то, что отличает украинцев от других, Вы могли бы выделить?
- Без ментальности нам здесь не обойтись. В романтических представлениях об украинстве, которые сформировались на основе просветительской, народнической традиции, принято считать, что украинцы – это воплощение некой софийности, гостеприимства, сердечности (кордоцентризма), т.е. это набор стандартных архетипов украинства. С другой стороны, мы имеем ту концепцию, которая сейчас больше работает, нежели образ этнического, связанного с землей агрария. Это образ радикала. Т.е. происходит возвращение к архетипу воина, который и актуализирован был в ХХ веке. Мне кажется, что есть две модели украинца – украинец как гостеприимный аграрий («шароварный» образ) и украинец как воин (казацкий образ). Но это и есть откат в почвенничество, к чрезмерному традиционализму, это начало репрессий против всех людей, которые не испытывают умонастроений этнического фундаментализма в качестве доминирующих. Почему только эти две модели? У нас ведь много людей из промышленных городов, людей, которые достаточно индустриализированы, в них нет этнического фундаментализма. А мы наблюдаем сейчас колоссальную хуторянизацию. Народнический архетип кладется в основу идеала национал-либерала. Национал-радикал берет другой архетип, т.е. архетип волюнтариста, – носителя воли. В принципе, они смыкаются, потому что там, где воин-радикал хочет убивать, замечательно подключается образ «лелек, що летять далеко», и, таким образом, откровенная милитарная политика как-то смягчается умилительной провинциальной сентиментальностью. С точки зрения ценностей и с точки зрения философии – это очень опасная вещь, поэтому мне кажется, что исследователи ментальности, если они имеют влияние на формирование мировоззрения украинца, должны обратить внимание на другие его качества – о которых писали Драгоманов и Крупницкий: украинец – это особая грань балансирования между Западом и Востоком, в результате которой формируется какая-то особая культурная гибкость, рациональность и креативность. У нас это, европейские, сосбтвенно, качества не актуализированы. Точно так же, как и заложенная в ментальный аппарат ценность свободолюбия как вече, как совместного народного решения о справедливом правлении, а не как подавление ради эфемерной «воли» всех, кто не вписывается в ложный народный образ, созданный пропагандой. Вместо этого, исходя из соображений реваншизма, мы реабилитируем к жизни исключительно этнические, раритетные ценности.
- А если так, более приземленно и конкретно: события, даты, памятные места – чтобы Вы назвали, как основу, ось украинства?
- Ось украинства? Первое, чтобы я сделала, так это отказалась бы от определения «ось». Я когда-то выступала переводчиком у профессора Сарагоского университета Бенно Хюбнера. Так вот, он предлагает отказаться от любых «осей», от фундаментализма, от бытийственности понимания национального архетипа. И не надо бояться, что это, как говорят почвенники, «утрата корней» и «постмодерный космополитизм». В глобальном мире двадцать первого века не развивать в себе «полётность» и «всемирность» мышления, - значит отставать в развитии. Люди искусства уже хорошо это понимают, владельцы капитала – тоже. Если мы понимаем национальный архетип как концепт онтологический, который реально существует и не является воображаемым, то мы уходим в своем поиске корней в утверждение некой абсолютной истины, относительно которой все остальные будут восприниматься как инаковые. Я бы скорее говорила о местах, которые воплощают в себе национальные ценности как некий идеологический конструкт, т.е. воображаемые символы, которые существуют в нашем сознании благодаря диалогу и сравнении себя с другими. Т.е. национальный архетип не произрастает из почвы, как растение, он формируется в процессе культурного взаимодействия. Для Украины я бы выбирала какие-то места, которые изначально являются кросскультурными, и пусть это будут не помпезные памятники очередным жертвам очередных репрессий, не имеющие ничего общего с сочувствием к жертвам, а призванные только нагнетать кровавую мстительность в государственной пропаганде, а маленькие сёла, городки, культурные кластеры. Город сам по себе может быть репрезентабельным культурным текстом памяти, способным не замыкаться на прошлом, а развиваться сквозь настоящее в будущее. Вот, например, в свое время у нас было замечательный религиоведческий Форум в селе Волока. Это полностью иноязычное село. В нем свои малые этнические традиции представляли украинцы из разных регионов, связанные идеей гражданской принадлежности к государству Украина. Это такие поликультурные города, как Мукачево, Черновцы. Или Одесса. Где присутствует политика гибкости и креативности, о которой мы говорили выше как о нереализованном ментальном качестве.
Причем речь идет не о культурной толерантности. Считаю, что толерантность не очень подходящее слово в данном случае. Потому что понимаю толерантность как скрытую враждебность. Толерантность связана с эффектом опия, потому что, иначе, как можно терпеть нетерпимое? То, что мы терпим и на самом деле ненавидим, заканчивается разрушением ценностей, размыванием всего и вся и еще большей враждебностью в результате реванша. Я бы сказала, что это не должно быть слово «толерантность», должно быть какое-то другое слово, например, «диалог» или «транскультура», или «единство многообразия», или «гражданское общество», или «республиканизм», или «горизонталь власти», т.е. что-то новое, что не приелось и не претерпело кризиса. Потому что радикалы как раз используют насмешку над толерантностью как якобы неэффективным концептом в условиях войны. Если это действительно неэффективный концепт, значит, нам необходимо обращаться непосредственно к причинам его неэффективности, т.е. не бояться поднимать вопрос войны и не бояться поднимать вопрос трагедии войны, без сентиментальностей наивного пацифизма, а с позиций сознательного и уже закаленного войной миротворчества. И нужно искать такие места памяти и идентичности, которые показывали трагичность войны и ограничивали бы украинцев в поиске внутренних «врагов».
Для меня таким местом, например, является Музей Второй мировой войны, посещение которого сейчас, в свете культа Шухевича и Бандеры, становится непопулярным. Мне доводилось слышать национал-либералов, которые давали умилительные советы по возможной экскурсии в музей: «Ну, это не самое главное место в Киеве». Если так будет продолжаться, то у нас скоро в Киев перекочует не один Шухевич, а все остальные региональные герои с Западной Украины. А региональные герои не должны быть общими героями, героями должны быть памятные даты и желательно, чтоб это были даты, адекватные для всех. Нацизм осудил мир. Какие могут быть стеснения по поводу Ватутина? Если у людей комплексы, и их пугает все «советское», просто по маркеру некого табу, это их проблемы, а не проблемы города. Жаль только, что личностные маргинальные комплексы превратились в покрываемое властями дионисовское действо.
- Скажите, какие угрозы Вы считаете главными для сегодняшней Украины?
- Раскол. Это, пожалуй, главная угроза, от которой происходят все остальные, хотя еще несколько лет назад в интервью Сахаровскому центру я утверждала, что Украина не расколется, но тогда еще агрессивные группировки наподобие «С14» не выискивали внутренних врагов на улицах столицы. Мы фактически имеем не только войну на Востоке, но и гражданское противостояние по всем регионам Украины, когда, благодаря идеологическим обработкам с обеих сторон население чудовищно поляризируется в глазах друг друга, начиная негативно понимать солидарность как сплочение против общего врага, которое сопровождается сакрализацией политических символов. Причем, никаких компромиссов между лагерями, никаких оттенков и полутонов не предполагается, для каждой группы вырабатывается своеобразный пакет «правильных» мыслей и «правильных» представлений о своем противнике. Вследствие чего, если не произойдет поиска какой-то «третьей» позиции в этом противостоянии «свои - чужие», мы можем иметь не только общий раскол - духовный, ментальный, этнический, - но и вполне конкретный - политический и региональный. И это может быть шире, чем Донбасс.
Имейте в виду, что так называемая «масса» всегда лучше воспринимает радикализм, это закон развития общества. Здесь, мне кажется, нужно разобраться с тем, что такое масса. Масса – очень относительная категория. То, что мы сейчас наблюдаем, с моей точки зрения, это не мнение всех граждан Украины, а мнение, скажем так, очень избранной группы людей, которые ранее пребывали на маргиналиях культуры, но благодаря информационной войне, революции, влиянию Интернета, эти люди начинают претендовать на монопольных выразителей воли народа, они «имитируют» речь от его имени, расписываясь за весь народ. Получается эдакая театрализация вече. Это создает впечатление, что правые националистические идеи распространились на все общество, и они единственно верные. С другой стороны, мы имеем примеры огромного количества стран, где национализм не взят в качестве государственной идеологии и эти страны живут довольно хорошо. Где взят консенсус, например, правых и левых идей, где взят центризм, либерализм, республиканизм и т.д. Но нам внушается сейчас, что национализм – это маркер украинцев и тот, кто его не поддерживает, является неполноценным патриотом. Почему национализм приравнивается к патриотизму, почему он является биркой качества гражданина, это вопрос другой. Это связано с войной, с тем, что сама власть заинтересована отвлечь население от внутренних социальных проблем. Самый лучший способ отвлечь население – это кровь. Недавно меня возмутило появление в сети поста довольно известной украинской журналистки (не буду называть ее имени) о том, какие плохие, испорченные дети, которых обучают учителя-коллаборационисты в школах на оккупированной территории. Она, разумеется, прямо не призывала уничтожать людей, но за нее это уже сделали две тысячи людей из лайкающих. Воспоминания образца 2012 года, но появляются они именно сейчас, в преддверии объявления военного положения. Зачем это делается? Зачем людей озлоблять? Сентиментально играя кровью, мы придем к тупику.
- Из всех тенденций, которые сейчас характеризуют ситуацию в Украине, какая часть являются общемировыми, а какая часть – нами созданными, нашими собственными трендами?
- Думаю, что общемировыми являются «новое средневековье» и общая радикализация мира, который переживает кризис толерантности, разочарование в идеалах либерализма и активно движется по пути новой архаики, приближаясь к феодальному обществу. Это общая тенденция, о ней сказано много, и в Украине она проявляется. Но у нас «новое средневековье» проявляется особым образом. Потому что к общим умонастроениям прибавляется комплекс неполноценности колонии, вышедшей из-под власти митрополии. А любой освободившийся раб сам стремиться иметь своих рабов. Любая освобожденная территория будет имитировать агрессора по отношению к своим субтерриториям. Это «матрешка» реваншизма и обоюдоострого насилия, которая постоянно работает (США репрессирует Россию, Россия – Украину, Украина - Донбасс, Донбасс – своих проукраинских жителей); «матрешка» охватила весь мир, а в Украине она проявилась наиболее ярко. А коли у нас есть этнический реваншизм, то мы стремимся к самоутверждению особенно болезненно. У Ж. Лакана есть замечательная фраза, которую он сказал, перефразируя Достоевского и Ницше: «Если Бога нет, то все дозволено. А если Бог умер, то не дозволено ничего». У нас в роли символического «отца» выступал советский проект, Российская империя, «старший брат». Были четкие нормативные требования, что хорошо и что плохо. Зная их, с системой можно было играть и в определенном контексте существовать параллельно по отношению к ней. Мы решили это убрать, мы не захотели патронализма и в результате пришли к состоянию, когда мы находимся наедине с собой, но не умеем пользоваться свободой, которую получили, мы ее превращаем в анархию, ужасаемся этому, и анархия заканчивается уличной диктатурой. А любая уличная диктатура заключается в том, что, потеряв предыдущие нормативные требования, мы в итоге принимаем для самих себя еще более жесткие требования. В связи с этим вспоминаю эпизод из одного артхаусного фильма: умирает жестокий отец, который тиранил мать и ребенка, разрешая им выходить из комнаты в определенные часы, но, когда отец умер, они вообще перестали выходить, т.к. мать ждала явления призрака и беспрестанно молилась, а ребенок боялся сумасшедшей матери. Мы закрываемся, как рыбки в аквариуме, живем в каком-то своем изолированном хуторянском квазирелигиозном пространстве, которое не соответствует ни глобальному, ни мультикультурному миру, и начинаем устанавливать в нем некое подобие этнополитического анклава местной олигархии с попыткой гомогенизировать среду и разделить людей на совершенно правильных, полуправильных и совсем неправильных.
Что значит быть европейцем? Что у нас уже есть? Чего у нас нет? Когда мы придем в Европу? Что это значит?
- Я думаю так. Мы не идем в Европу, это один из мифов либерализма. Потому что у нас нет представления о том, что такое европейская шкала ценностей. Выйдите на улицу и спросите у любого украинца, что он подразумевает под Европой? Безвиз? Неограниченное потребление? Несусветное благосостояние без усилий и ответственности? Есть представление о неком бесконечном благоденствии, причем это благоденствие по удобному и хорошему выражению моего коллеги, антрополога Дениса Валентиновича Брилева подобно афрохристианским cargo cults, когда темнокожие адепты милленаризма просто сидели на берегу моря, ждали пока придет «божественный груз» от духов предков и ничего не делали. Вульгаризированное представление о Европе как о непрерывном потреблении сформировалось из советского комплекса перед буржуазией и соответствует только части Европы. В нашей стране не знают, что кроме этих ценностей, даже в либерально-демократической Европе, есть такое понятие как правовое сознание. Это четкое соблюдение диктатуры закона. Если украинцы думают, что в Европе не угнетаются права человека, нет бедных и цензуры в СМИ, это тоже будет неправдой. Западный мир смотрит сквозь пальцы на нарушения прав человека в Украине, потому что эти факты не выгодны доктрине американизма. Кроме того, надо учитывать, что в Европе имеет место влияние не только либерально-демократических, но и антиглобалистских, и новых левых сил, особенно среди мыслящей Европы, университетских кругов в том числе.
Кроме того, мы не можем ни географически, ни цивилизационно изолироваться от Польши, не принимающей героев Волынской резни, ни от России, чья культура через язык и общую историю стала органической частью нашей культуры, а изымать из живого тела культуры отдельные органы – варварская непродуктивная насильственная операция. Пространственное и культурное соседство, по моему мнению, нужно превратить в цивилизованный диалог. Это необходимо сделать, если мы хоть сколько-нибудь уважаем права очень большой части наших сограждан. Когда я участвовала в общих проектах с российскими либералами, по умолчанию принят был такой расклад: мы различаем русскую политику и русскую культуру; русская политика всегда была имперской, тогда как русская культура содержала «рылеевские» и «декабристские» вольнодумные элементы и традиционно, как говорил Н. Бердяев, пребывала в конфликте с государством; на этом основании мы принимаем русский язык и русскую культуру и не принимаем русскую политику. Но такие толерантные полуигры (а это игра!) в условиях войны совершенно неэффективны, потому что ни одному националисту, стоящему на позиции войны, невозможно доказать: «Ребята, вот Путин плохой, а Пушкин хороший». Ведь в ответ он скажет: «Вот Пушкин работал у царя в архиве». Действительно, поздний Пушкин работал у царя в архиве, а ранний Пушкин «милость к падшим призывал». Русскую культуру нужно принять как целостность, потому что она - уже есть. Это не означает, что, принимая ее как целостность, мы сразу станем зависимыми от российской геополитики. Это уже наша воля: впадать в зависимость или вести с ней разумное сотрудничество. То есть нужен мир, в любом случае нужен мир. Не зависимо от того, как мы относимся к русской политике. Если бы после поражения Майдана (я считаю конец Майдана самоотрицанием и поражением) мы избрали другой вариант развития и показали бы России истинный класс демократии, совместными усилиями можно было бы добиться либерализации самой российской системы. Но показали такое, что на этом фоне Путин только выиграл.
- Что сейчас нужно сделать в нашей ситуации, чтобы выйти из кризиса? Как ученый, как литератор, каким Вы видите тот идеал, к которому хотелось бы прийти?
- Это очень трудная тема. Потому что можно много говорить о мире, о диалоге, о гражданском обществе, но в условиях войны все эти размышления будут выглядеть инфантильными и субтильными. Интеллигенция Украины должна иметь смелость выработать в себе чувство метафизической вины. Не важно, пойдет ли на это в ответ пророссийский Донбасс. Симметрия покаяний здесь не нужна, люди, которые так говорят, мыслят контрактными категориями, призванными более удовлетворять самолюбие, нежели строить мир. У каждого мыслящего человека, который считает себя миротворцем или даже диссидентом в современных условиях должно выработаться понимание двойной природы вины. С одной стороны, не отрекаться от украинского и патриотического в поисках европейских, или российских, или американских приоритетов, но, с другой стороны, не оправдывать преступления Украины против собственного народа. Потому что в какой-то момент мы все придем к перефразированным словам Ясперса: «Я – украинец, я – часть украинского народа, но мне стыдно, что я украинец, простите меня!». Если мы не придем к этому состоянию, как к чему-то естественному и экзистенциально необходимому для нас, будет вечное и с какого-то момента суицидальное «Око за око! Зуб за зуб!» То есть будет непрерывный реванш на почве крови. Если мы сможем прийти к этому состоянию (говоря «мы», я имею в виду людей, претендующих на интеллигенцию) и, распространяя горизонтальные связи, открыть это состояние для других людей, возможно, тогда и с той стороны будет такое же извинение. Извиняться нужно всегда, не зависимо от того, пойдет ли второй человек на это извинение, потому что Другой для нас – это не Ты, от которого мы эгоистически требуем взаимности, а Инаковый, за которого мы ответственны.
Нет ни одной цели, могущей оправдать смерть хотя бы одного ребенка. Тем более, если цели тоже нет.
С другой стороны, я общалась с русскими так называемыми «официальными» СМИ, потому что я не боюсь быть обвиненной в кремлевской пропаганде. Так вот они из человека искусственно выдавливается покаяние. Это совершенно другой ракурс. Извиняться нужно только тогда, когда другой готов это извинение принять. Симметрия, подчеркиваю, не нужна. Но нужно принятие искренности. Если другой человек, группа или структура просто делает это для удовлетворения своего злорадства, то такое извинение становится пустым симулятивным жестом. Тем не менее, этическое сознание (космополитическое, мировое сознание) – очень важно, а у нас его не хватает. Мы живем в этом порочном круге «смерть – месть – смерть - месть». Дальше куда с этим двигаться?
- Вы говорите об интеллигенции. Как Вы считаете, у интеллигенции есть особая роль в судьбе своего народа, своей страны? И как с этой точки зрения Вы оцениваете действия украинской интеллигенции?
- Считается, что такая роль есть. Действия никак не оцениваю. В последнее время меня раздражает поведение национал-либералов. Многие люди, примеряющие сейчас на себя патриотическую идентичность, выросли в Советском Союзе. При СССР они проявляли определенную долю конформизма. И сейчас они используют эти же советские стратегии приспособленчества, оставаясь при этом совершенно теми же, которыми были в те времена. Но уже под новыми цветами флагов. И получается такое странное поведение интеллигента: он не замечает (или делает вид) откровенных признаков неототалитаризма и неонацизма в нашем обществе, делает вид, что на журналистов не заведены уголовные дела, но при этом он все еще мнит себя борцом против некой воображаемой мегамашины Российской империи. В то время, как в Украине своя мегамашина уже давно строится. А они и не заметили. Кроме того, у нас срабатывает очень интересный прием: все защищаются. Всякий жандарм, нападающий на беззащитного человека, мнит себя обороняющимся от «террориста» и «сепаратиста». Это очень удобный прием, чтобы оправдать жандарма в себе. Если Украина будет и дальше в себе жандарма оправдывать, нас ждет Пиночет.
- За те 25 лет, которые Украина существует как независимое государство, складывается впечатление, что у нас были в той или иной степени дискредитированы все исторические фигуры и на сегодняшний день я уже не говорю о наших современниках. Как быть в этой ситуации? Где искать лидера и кто может им стать?
- Я пока его среди отдельных личностей не вижу и не считаю, что изменения в нашей жизни должны быть связаны с решениями одного «чудо-папочки». Надеяться на него – это проявлять политический инфантилизм. Не могу назвать ни одной фамилии такого «папочки». Потому что нет у них достаточных лидерских качеств, чтобы сформулировать концепт нации. Мне видится, что должен появиться политик, программа которого позитивна и строится на общем знаменателе, приемлемом для всех регионов Украины, – и для юга, и для востока, и для запада, и для центра, (центр сегодня наиболее радикален). Первая, самая минимальная ступень такой программы – это разоблачение войны. То есть необходимо сформировать правильный кодекс чести хотя бы в пределах военных действий, если остановить их сразу невозможно. Второй момент больше касается интеллигенции. Европейские ценности в их истинном понимании, а не в смысле бесконечного консюмеризма – гражданское общество, диктатура закона, горизонтальные связи, индивидуальность, полиэтническая и полилингвистическая нация. Не диктатура олигархата и не диктатура УПЦ. Третья ступень рассчитана на обычных, простых людей. Это социальная защита. То есть к воинскому кодексу и европейской системе должны присовокупиться новые левые идеи. Не в смысле большевистские, а идеи, которые вырабатывает постмодерная Европа. Это идеи равенства и справедливости. Не только свободы (под предлогом свободы можно установить еще большую тиранию), но в первую очередь, защиты каждого человека в его малом нарративе, его малом жизненном пространстве, в его индивидуальном праве на свободу самовыражения и свободу существования. Если мы придем к консенсусу этих идей – умеренно-либеральных, умеренно-национальных, умеренно-социальных – и найдется человек, который будет способен выразить этот синтетический проект и победить на выборах, изменится ситуация в обществе. Но если такой человек появится, нужно следить за тем, чтобы это не превратилось в новый вождизм. У нас уже было «Чемодан, вокзал Россия!», теперь уже есть в ответ на протесты евреев против канонизации Шухевича: «Чемодан, вокзал, Израиль!». Потому что у нас сейчас временное правительство, и есть опасность военной диктатуры. Так вот, чтобы под предлогом этих красивых лозунгов нового порядка к власти не пришел уличный жандарм, который, может быть, вычистит воров, но вместе с ворами вычистит всех гомосексуалистов, лесбиянок, левых, профессоров, либералов, евреев,- нужно расширять децентрализацию, учиться строить горизонтальные связи, создавать структуры самоуправления, оставляя за ними определенную долю рыхлости и диффузности, допустимую для прагматической работы.
- А каким образом уберечь этого человека, вождя, от названных Вами важных угроз. Ведь за ним сразу появится человек с чемоданом денег и сразу начнет «подсказывать», как поступать? Какие силы его уберегут от такого влияния, гражданское общество? Откуда возьмется гражданское общество?
- Из студенчества. Меня часто обвиняют в том, что я, говоря так, опять призываю к Майдану. На текущий момент это очень опасно, учитывая количество носителей травмированной психики с оружием в стране. Но для меня, когда я выходила на этот Майдан, приоритетом была свобода и справедливость для каждого. Причем для меня свобода всегда выше нации, а справедливость всегда выше голоса этноса. И по большому счету, мне все равно, чью свободу защищать – «своих» от «чужих» или «чужих» от «своих», потому что свобода универсальна и у нее нет своих и чужих граждан, нет «плохих» и «хороших» людей. Все эти люди имеют украинские паспорта, у них разные взгляды и они имеют право на их выражение: если мы это право отбираем, пенять потом на соседа, который этим воспользовался, - как минимум, смешно. Если мы имели право на самовыражение, то мы должны были в пределах разумной автономии предоставить и другим гражданам такое же право на самовыражение. В противном случае, за что мы стояли? То есть мы занимаемся двойной моралью: самым грустным и гнусным, что может быть. Для себя мы такую свободу признаем, а для других это вроде как плохо. Двойная мораль – это самая страшная из черт ура-патриота, даже страшнее чем насилие, потому что, пользуясь выражением Солженицына, - это ложь, которая прикрывает насилие. А студенты, особенно философы, гуманитарии, благодаря тому, что они получают знания, обретают способность избавиться от двойных стандартов посредством стереоскопического объемного видения (по крайней мере, многие из них). И, может быть, вот эта новая молодежь, которая отходит от стереотипов старших поколений, от этницизма, от государственной преданности – от всех тех шаблонных схем, которыми мыслили предыдущие поколения, - и есть та самая сила. Пока я в нее верю.