Дискурсивный уровень является предельным уровнем понимания и мышления – то есть того, с чем мы в первую очередь ассоциируем природу человека. Это становится очевидным, если принять во внимание, что мы никогда не имеем дела с вещами внешнего мира непосредственно. Те комплексы ощущений, которые мы идентифицируем в качестве их предметов, становятся таковыми благодаря наличию смыслов. Сами же смыслы – это канонизированные конкретным культурным сообществом способы вовлечения осмысляемого фрагмента социальной реальности в общественную практику. Собственно, эти способы как формы жизни определяют конфигурацию общественного бытия и облик реальности, в котором мир является человеку. Никакой «окончательной» верификации «адекватности» смыслов быть не может: современное понятие «собака», подразумевающее логическое содержание, связанное с зоологией и наукой вообще, может считаться предпочтительным по отношению к понятию религиозно-мифологическому (типа «Анубиса») или тотемическому (собака-первопредок) только с точки зрения практической релевантности. Однако практика здесь выступает не критерием истинности, а репрезентантом способа общественной жизни – системы: 1) магистральных способов взаимодействия с миром, 2) организации социального пространства вокруг этих стратегических практик, 3) их инструментария, 4) складывающихся коллективов акторов и 5) социальных идентичностей. Входя в качестве «новых игроков» в «старые игры», мы усваиваем выработанные ранее смыслы, в том числе и аксиоматические, позволяющие нам понимать других участников и весь процесс деятельности. В итоге, усвоив определённые неверифицируемые социальные установки («предком нашего клана была собака», «боги упорядочили мир», «природа материальна»), затем накопленные предыдущими поколениями знания (тот самый универсум культурных смыслов), а также социальную идентичность и практические навыки, мы превращаемся в ретрансляторы взрастивших нас дискурсов. С этой точки зрения дискурсивная реальность – не просто сфера идеологии, но, скорее, сфера борьбы за хайдеггеровскую судьбу бытия. В том числе, бытия конкретных сообществ.
Несмотря на длительные и значительные усилия, тенденции, разрушающие украинское общество (а возможно, и украинскую независимость) – рост коррупции, депопуляция, аномия – лишь усиливаются. Это, по крайней мере отчасти, может быть связано с проблемой дискурсивной субъектности: оппонируя различным интерпретациям сегодняшних событий, вступая в противостояние с российским идеологическим дискурсом, украинцы зачастую солидаризируются с западными вариантами дискурса об Украине. В силу современных политических и инструментальных реалий они становятся доминирующими, в том числе с точки зрения национального самопонимания, национальной субъектности. При этом любой внешний дискурс, сколь бы он ни был хорош, – это дискурс, порождённый и направленный на развитие сообщества, его сформировавшего, который всегда будет рассматривать другое сообщество не как цель, но как средство. Идеологи и политтехнологи, прямо или косвенно участвующие в огранке украинского самопонимания, должны ответить, в первую очередь самим себе, что является их целью: поляризованное социальное пространство, предсказуемо реагирующее на воздействия в нужном направлении, или полноценный актор, способный на самостоятельное мышление и действие.
Читайте также:
После падения режима Асада в Сирию вернулись два миллиона беженцев
Ирано-израильский конфликт глазами экспертов Атлантического совета