Диалог и война на Донбассе
Кобалия Д.Р. Кандидат исторических наук, эксперт Украинского института, стратегий глобального развития и адаптации.
События, которые в наши дни разворачиваются на востоке страны, при всей своей стремительности и неоднозначности определенно указывают на то, что мы являемся свидетелями перелома в современной истории Украины, непосредственными участниками процессов, за которыми следует смена идеологий и устаревших парадигм. Мы не можем предугадать, как они трансформируются завтра, но уже очевидно, что им не суждено быть прежними. Независимо от вариабельности точек зрения в отношении собственной истории, культуры, языка, самоидентификации и роли на мировой арене, происходит повсеместный пересмотр этих понятий, причем не как абстрактных конструкций, но как живых процессов, в динамике которых мы познаем себя. Нас как будто достали из платоновского мира теней и наделили физическим телом, скроенным из социальной, политической и экзистенциальной оболочек. Это время заставляет нас отбросить малозначимое, неактуальное, надуманное, выдвигая новые темы и требуя ответов на вопросы, которые мы не можем игнорировать. Мы определенно находимся в точке бифуркации, и от наших действий сейчас зависит наша дальнейшая жизнь.
Война или диалог?
Безусловно, одной из наиболее острых проблем, требующей своего разрешения, является ситуация на востоке страны. Сейчас можно констатировать наличие двух, на первый взгляд диаметрально противоположных, подходов к его решению: война до победного конца или поиск диалога. Сторонники войны рассматривают ее как проявление естественного патриотизма, как священный долг защиты отечества, своей культуры и системы ценностей. Все это так, особенно когда речь идет о прямом военном столкновении с противником, с материальными лишениями и смертью близких нам людей. Однако следует помнить и о том, что формат противостояния, равно как и само противостояние, могут быть искусственными, привнесенными элементами других, более глобальных, процессов, находящихся в состоянии своего развития. Мы можем воспринимать их как свершившийся факт, но в этом случае нам придется следовать правилам игры, навязанным извне. Принимая сам факт войны, мы признаем себя ее участниками со всеми вытекающими из такой позиции последствиями.
На наш взгляд, аргументация сторонников диалога более продуктивна. С одной стороны она лишает противную сторону удобного для нее инструментария. Видимо, именно с этим связано определение полномасштабных военных действий на Донбассе как «зоны АТО». Таким образом, мы трансформируем проблему, переводя ее в удобную для нас не столько юридическую, сколько концептуальную плоскость. Конечно, можно создать глубоко эшелонированную систему обороны, выстроить бетонную стену и огородить себя минными полями, надеясь, что это сработает, вопрос только в том, от кого мы отгораживаемся и по чьей территории пройдет эта стена? Такие мероприятия могут иметь место, и даже необходимы для сдерживания, купирования проблемы, но не для ее разрешения. Выходом из ситуации должен стать полноценный диалог, очерчивающий саму проблему и необходимый для ее развязки. Для этого на первоначальном этапе стороны должны признать равенство друг друга и зафиксировать само наличие конфликта. Здесь и возникают трудности.
Плоскости «Украинского конфликта»
Если рассматривать «украинский конфликт» как сложный и многомерный процесс, развивающийся сразу в нескольких плоскостях, из которых основными являются политическая, военная, экономическая, информационная и социальная, можно заметить, что каждая из них имеет собственные временные и пространственные рамки, не совпадающие друг с другом, но взаимосвязанные между собой. М. Фишер, впрочем, дополняет их еще и психологической плоскостью [1, с. 477]. Еще одной особенностью этого процесса является разница в степени участия в нем социума и государства в биполярном и даже антагонистичном понимании этих терминов. Первые три направления регулируются преимущественно государственными институциями и социальная составляющая здесь минимальна. Конечно, можно пытаться влиять на них, считая своими посредниками, можно и нужно добиваться контроля над ними, но, учитывая динамику развития событий, на это просто нет времени.
Даже после Майдана пропасть, отделяющая «новое» общество от государственной машины, слишком велика, чтобы увидеть противоположный край, поэтому в ближайшее время социум не сможет влиять на политиков и военных по-настоящему, он не интегрирован в государственный аппарат и сам находится на стадии формирования. За два последних года украинский политикум не претерпел существенных изменений. Мы не стали свидетелями рождения новых партий, новых идеологий, мы не стали свидетелями появления новых лидеров. Возникновение таких объединений как «Оппозиционный блок» или «Укроп» является скорее ребрендингом уже существующих политических сил. По мнению М. Лепского, в настоящее время существует серьёзная проблема отрыва управленческой подсистемы государственной и политической власти от тела целостного социального организма. Одновременно с этим формирование новой элиты М. Лепский видит в формировании гражданского общества, и прежде всего в волонтерском движении [2, с. 190].
Следуя данным Research and Branding Group за март 2015 года, степень доверия граждан к волонтерским и общественным организациям доходила до 57%, что сопоставимо со степенью доверия к армии и церкви, у которой этот показатель достигал 62%. В сравнении с этими показателями доверие к политическим силам составляло только 8%, еще 81% опрошенных заявили, что не доверяют политикам. Степень доверия к средствам массовой информации оказалась более высокой, но все равно не сопоставимой с лидерами — 32% [3]. Материалы, полученные Фондом «Демократические инициативы им. Илька Кучерива» совместно с социологической службой «Ukrainian Sociology Service» в январе 2015 года продемонстрировали даже большее доверие к волонтерскому движению, чем к церкви. В этом году оно впервые стало лидером опроса, набрав 3,4 балла против 3,3 у церкви по 5-бальной шкале оценки [4]. Близкие к этим результаты продемонстрировали и другие исследования [5].
Из этого также следует, что принятие решений в политической и военной сфере будут происходить не от лица общества, а от лица государства, существующего больше в декларативной форме, нежели в реальности. Эти решения будут или достаточно субъективными, или не вполне адекватными, так как могут служить интересам третьих сторон, формально не участвующих в конфликте. Кевин Клементс считает, что вызов реальной политике необходим еще и потому, что государственные системы в зонах конфликтов зачастую сами инициируют и затягивают насилие вместо его пресечения [6, с. 542]. В число заинтересованных субъектов войны могут входить службы безопасности, торговцы оружием, капиталисты, политики, некоторые сектора вооруженных сил и т. д. [1, с. 478].
Информационная среда в Украине обладает определенной независимостью от государства, но зависит от владельцев СМИ и, следовательно, от политической конъюнктуры. СМИ, и в том числе украинские, могут быть ангажированы, поддерживать ту или иную сторону конфликта, подкупаемы и т. д. Значительная деформация информационного контента объяснима широкомасштабной медийной войной, развязанной РФ против Украины. Последняя заставляет СМИ выдерживать определенный формат вещания, не характерный для мирного времени. Это искажает информационное поле, делая подачу информации субъективной и однобокой. Как отмечает Д. Релжич: «было бы наивно надеяться, что СМИ в целом сочтут своей профессиональной обязанностью активно отстаивать мир и ценности гражданского общества». Кроме того, журналисты нередко сознательно акцентируют внимание на негативных аспектах конфликта, поскольку это пользуется спросом [7, с. 375]. Анализируя фотоматериалы по чеченскому конфликту, В. А. Тишков приходит к аналогичным выводам, называя увлекшихся войной репортеров — war lovers, по аналогии с героями романа Джона Херси [8, с. 493]. Так или иначе, но представители масс-медиа в настоящий момент не могут выступать полноценными модераторами, имеющими авторитет у участников противостояния. По обе стороны баррикад журналист рассматривается скорее как представитель или разведчик противника, и доверия к нему быть не может.
В отличие от них наиболее независимой, хотя и во многом анархической системой, мы считаем «новое общество» или «новый народ», состоящий из социально активной, патриотичной и ответственной части украинцев. В этом отношении наиболее точное определение дает В. Портников, противопоставляя самоосознающую себя часть общества как «народ» и не осознающую пассивную его часть как «население». Поэтому основой новой концепции урегулирования «украинского конфликта» должен стать акцентированный переход в социальную плоскость. Конфликт на востоке Украины проходит не на линии блок-постов, положение которых ситуативно и зависит от оперативной обстановки, а в головах конкретных людей. Иначе говоря, речь идет о мировоззренческом социальном конфликте или, скорее, противостоянии, очевидном для большинства из нас. Именно социальный конфликт является базисом и той основой, на которой всходят побеги войны и политических интриг. Но мировоззренческое противостояние само по себе не является конфликтом. Достаточно вспомнить степень экономической интеграции между РФ и ЕС и ту дилемму вселенского масштаба, которая нависла над Европой в отношении выбора — как реагировать на происходящее? Не этим ли объясняется ее нерешительность и некоторая замедленность реакций год назад? Если бы не присущая российской внешней политике поспешность и предельная формализация аннексии Крыма, все могло бы сложиться далеко не в пользу Украины.
Израильские специалисты Й. Бейлин и Л. Кравчук предлагают использовать двухаспектный подход, включающий подготовку и создание на основе многосторонней дипломатии органа восстановительного правосудия, аналогичного южноафриканскому комитету правды и примирения. Для того, чтобы диалог был успешным, предлагается учесть ряд принципов и действий, среди которых: определение основных целей и запросов каждой из сторон конфликта, принятие дискурса, акцентирующего внимание на потребностях, а не на правах, уход от давления, создание площадки для совместного использования ресурсов и т. д. [9, с. 135, 139]. Комитет истины и примирения (КИП), как отмечают авторы, «…в дальнейшем может послужить основой для нового, коллективного национального самосознания, которое так и не было полностью сформировано из-за относительно юной независимости страны и ее сложной истории. Объединение людей с разными социальными идентичностями, разной верой и истиной, для того, чтобы поделиться взглядами на ситуацию, подтверждая при этом значимость индивидуального опыта каждого человека, а не концентрируясь на злодействах другой группы, может способствовать формированию коллективной правды» [9, с. 140]. На наш взгляд, эти рекомендации сработают только в случае, если субъектами конфликта выступят не политики, а та часть украинского социума, которая действительно понимает свои проблемы и необходимость их решения. Иначе говоря, когда противостоящие стороны наконец осознают себя реальными игроками и сформулируют, чем же являются для них события на Донбассе. Как отмечает Клементс: «…неправительственный сектор может, вступив в партнерские отношения с местными деятелями в зоне конфликта, помогать населению решать самые острые проблемы текущего момента и одновременно способствовать налаживанию диалога между конфликтующими сторонами…». Правда автор сразу оговаривается — организации гражданского общества сами, без помощи государства, не в состоянии справиться с конфликтом. Клементс выделяет две группы специалистов, необходимых для его решения: это специалисты по разрешению конфликта и специалисты по развитию [6, с. 556-557].
Сходства и отличия
На наш взгляд «украинский конфликт» был и остается возможным не столько благодаря разнице во взглядах, сколько благодаря привнесенным извне искусственным катализаторам. К примеру сейчас одним из них являются попытки разжигания в стране межконфессиональной розни [10, с. 70]. Вряд ли они увенчаются успехом, гораздо более действенными здесь будут насилие, голод, бесправие и болезни. В этом отношении Г. Элверт указывает, рынки насилия будут возникать везде, где имеются составляющие, а именно: область, уязвимая для применения насилия, ресурсы и рынки сбыта, которые можно эксплуатировать, а также благоприятная для данного явления среда [11, с. 85]. В таких условиях человеку приходится делать выбор, который и диктует присущее региону мировоззрение. Чтобы прокормить семью, молодой человек из Горловки становится ополченцем. Стреляя в противника, он уже не может считать себя украинцем, даже являясь таковым этнически — путь в обратном направлении становится предельно длинным. В этот момент из мировоззренческого противостояния возникает межличностный и даже внутриличностный конфликт. Аналогичный выбор приходится делать его жене, вступающей в ряды волонтеров, и его детям, рисующим картины войны на тетрадных листах. Они пытаются выжить в подвалах, гаражах и окопах, воюя против своих антиподов. Они считают их фашистами, так как это оптимальный аргумент для действий, которые они предпринимают. Условия смоделированы таким образом, что автомат является более простым решением, чем попытка выйти из ситуации мирным путем. Поэтому они стреляют в солдат ВСУ, хотя похожи на них как две капли воды. Разница между ними также мизерна как толщина георгиевской ленты или желтого скотча, намотанного на рукав. У них одинаковое оружие, одинаковая униформа, одинаковые шлемы и ПНВ. Все, что их реально разделяет, — это фронт и те обстоятельства, в которых они оказались. Массированная пропаганда усугубляет положение. Она создает ситуацию, в которой индивид не следует законам общества и государства, а выстраивает замкнутый на себе мир [12, с. 167].
Разделяют ли противников принципы? Безусловно. По мнению О. Туренко ментально-российская часть населения Донбасса является форпостом российско-советского мышления, она первой почувствовала угрозу разрушения своих ценностных ориентиров [13, с. 338]. Для населения восточных регионов характерно мировосприятие, которое можно назвать «тоннельным синдромом». Все они, так же как и мы, хотят свободы, но, в отличие от лабиринта возможностей западной модели, вынуждены идти в одном направлении, не сопротивляясь течению и в то же время формируя самое течение. Тоталитарная система устроена таким образом, что увеличение степени свободы, или, если угодно, увеличение пространства в рамках тоннеля, возможно только при движении в заданном направлении. Чтобы двигаться вперед по тоннелю, стенки которого сформированы из кирпичиков новостийных сюжетов Life-News, Russia Today, понятийного права, тотальной коррупции и многого другого, необходимо следовать законам системы. Связующим элементом его стен является конформизм. Этот тоннель к «абсолютной свободе» имеет географические координаты и совершенно естественный выход, а у выхода сейчас находится человек, фамилия которого всем известна. Он и воплощает в себе архетип свободного русского, тот идеал, к которому сходятся все пути. Это тот самый «Принц Госплана», который так мастерски выписан В. Пелевиным в одном из его рассказов. Кстати, тоннель не один, их миллионы или ровно столько, сколько граждан плывут по течению, и все они сходятся к одной точке. Чем ближе к центру, тем шире тоннели и тем меньше пространства, чтобы вместить всех желающих. Таким образом, система глубоко антагонистична по своей сути и путь к свободе по-русски в конечном итоге предполагает отказ от личной свободы, ибо чем ближе к цели, тем меньше человеческого остается в индивиде и тем больше в нем от самой системы.
Еще одной характерной особенностью «восточного мировосприятия» является то, что критерием успеха и мерилом свободы здесь выступают не деньги и авторитет, а власть и положение в иерархической цепи. Человек в таком обществе объединяет в себе на первый взгляд совершенно несовместимые вещи: с одной стороны он достаточно капсулирован и эгоистичен, чтобы в нужный момент обойти соседа, а с другой — постоянно боится и как бы подчиняется «коллективному разуму», не высовываясь и до поры не мешая впереди идущим товарищам.
По понятным причинам молодой человек из Горловки не станет рассуждать подобным образом, хотя его реакции и поступки вполне согласуются с описанным выше. В этом он отличаются от тех, кто придерживается враждебных ему прозападных ценностей. Но и такой расклад не объясняет всего, что происходит сейчас на Донбассе. Для начала конфликта и открытой войны разницы во взглядах недостаточно, более того, наличие разногласий естественно и даже необходимо. На Западе все так же движутся по своим индивидуальным «тоннелям», и нередко в противоположных направлениях, с тем лишь отличием, что персональных выходов у них много. Поводов для конкуренции в западном мире не меньше, а больше, однако военных конфликтов это обычно не вызывает.
Локализация конфликта
Итак, если разницы в мировоззрении недостаточно для начала войны, и если на протяжении всего периода независимости нам не известно сколько-нибудь значимых фактов открытого социального противостояния по линии восток-запад, следовательно конфликт поддерживается извне. Возможно ли его решение в этом случае? Да, это возможно. Первое, что необходимо сделать, это начать работу по локализации конфликта. В нашем понимании его локализация не предполагает поиска решения на макроуровне. Сейчас мы едва ли можем концептуально охватить рамки конфликта, его формат, а также всех видимых и незримых участников. А. Сытин, например, представляет его как столкновение Европейской и Евроазийской интеграций [14, с. 9]. По мнению И. Богинской «украинский конфликт» — не что иное, как новый этап российско-американского соперничества [15, с. 46]. Существуют и другие точки зрения. Так, можно предположить, что это конфликт между США и Китаем, и вызван он «рейдерскими» устремлениями крупных игроков к плохо освоенным территориям Сибири и Крайнего Севера; что нынешних владельцев этих территорий спровоцировали первыми нарушить мировой порядок и даже подсказали, как это сделать, и что мы — лишь незначительный эпизод в начале этой истории. Но что это меняет? В чем мы полностью согласны и с А. Сытиным, и с И. Богинской, так это в том, что происходящее в Украине является не более чем прологом к гораздо более серьезным трансформациям на мировой арене и говорить о нашей роли в этих процессах рано.
Оставив экономический и политический аспекты государству и делая поправку на отсутствие у него достаточной мобильности, акцентируем внимание на том, что все, конечно, может закончиться политическим решением, но может и не закончиться. И, кроме того, мы пока не знаем кто, когда и зачем примет такое решение.
В этой ситуации основной акцент следует перенести на социальный уровень, на тот участок, где конфликт и стал собственно конфликтом, перейдя в открытое вооруженное противостояние. По этой причине под локализацией конфликта следует понимать выделение конкретных районов Украины, попавших в зону АТО. Эту территорию мы рассматриваем как особое пространство или зону бедствия. В таком контексте конфликт осознанно трактуется как гражданский и внутриукраинский, он как бы выделяется из более глобальных и менее управляемых процессов. Последнее не означает, что следует сложить оружие или уповать на роль дипломатов, это лишь указывает на необходимость нормализации отношений внутри зоны конфликта. Боевик и террорист должны быть отделены от мирного населения, необходимо добиться, чтобы и оно само почувствовало эту разницу. Так российская доктрина «содействия нашим украинским братьям» превращается в союзника и даже помощника нашей внешней политики, с ней нет смысла бороться, но ее можно использовать в собственных интересах. Актуализация темы взаимопомощи, а не противостояния внутри страны и возникающая в связи с этим здоровая конкуренция с «помощью» русских порождает неизбежный контраст между тем, что они говорят и тем, что они в конечном итоге делают. Силовое воздействие как ключевой метод не даст результата ни одной из сторон. Как справедливо отмечает Й. Бейлин, вооруженное противостояние с жителями ДНР/ЛНР будет только способствовать их дальнейшей маргинализации и подталкивать в сторону России [9, с. 143].
В этой связи даже на линии фронта существует возможность диалога с жителями зоны АТО если грамотно построить работу блок-постов, контрольно-пропускных пунктов и других транзитных объектов. Для этого целесообразно организовать систему двойного контакта, где с беженцами и въезжающими на территорию Украины могли бы работать не только военные, но и социальные службы. Крайне важно, чтобы блок-посты с украинской стороны перестали транслировать унижение и неприятие. Напротив, кроме безопасности их работа должна быть наполнена конструктивом, профессионализмом и дружественностью. Иными словами, блок-посты и приграничные зоны должны находиться под контролем не столько государства, сколько общественности, так как именно общественность в лице волонтеров и целевых организаций может наладить взаимодействие с противоположной стороной. На линии соприкосновения государство, представленное военными формированиями, обеспечивает контроль за границей (фронтом), препятствует противоправным действиям, актам агрессии и диверсиям, все остальное должны делать люди без оружия. Здесь мы не случайно разделяем сферы деятельности между военными от лица государства и общественным движением, так как в настоящий момент первое не в полной мере представляет второе и наоборот.
С начала 2015 года начал свою деятельность Совместный центр по контролю и координации или СЦКК, в состав которого вошли кадровые военные ВСУ, РФ и самопровозглашенных республик. Основной задачей центра является координация действий по прекращению силового противостояния и мероприятия по мирному урегулированию кризиса. Пока, несмотря на все старания, деятельность СЦКК не принесла ощутимых результатов. Одна из главных причин этого в том, что центр является замкнутой структурой, состоящей из военных на службе и представляющих интересы государств. Таким образом, представители центра не являются самостоятельной независимой организацией, выражающей интересы различных социальных групп, скорее они действуют от лица политических сил, причем далеко не все направления такой деятельности могут быть видимы. Поэтому блок-пост с украинской стороны должен иметь двойную социально-политическую структуру, являя оазис доброты, чуткости и понимания. Только в этом случае он станет полноценным оружием, которое эффективно и которое при этом не убивает.
Реорганизация работы блок-постов реальна, их количество незначительно, поэтому для обслуживания не требуется большого числа подготовленных работников, во всяком случае, их будет куда меньше чем волонтеров, работающих с беженцами на местах.
Волонтерское движение и взаимодействие сторон
Еще одним немаловажным фактором, на который пока не обращают должного внимания, является волонтерское движение с той стороны. Учитывая все идеологические разногласия, следует, однако, согласиться, что оно представляет активную часть населения и способно идти на контакт. На протяжении всего ХХ столетия именно диалог был одной из продуктивных стратегий толерантной коммуникации [16, с. 242]. Если рассматривать активистов с обеих сторон как сообщество, способное к совместной продуктивной деятельности, это может дать результат, тем более, что поводов для таких контактов много. Большинство из них, и это важно, не имеют к политике никакого отношения, существуя сугубо на бытовом и социальном уровнях. Если стороны в формате сельсоветов, горисполкомов и общественных организаций смогут согласовывать свои действия по восстановлению энергоснабжения, мониторингу военной активности сторон, безопасности, обеспечению населения продовольствием и тысяче других вопросов, появится именно тот контакт, который нужен для нормализации отношений. Может даже возникнуть ситуация, аналогичная Майдану, когда социум какое-то время определял политику. Перед этим, правда, следует определиться, кем являются для нас жители восточных территорий — гражданами Украины или нет. От этого и зависит дальнейшая стратегия.
Волонтеров с украинской стороны можно условно разделить на две большие группы — помогающие армии и помогающие беженцам из восточных регионов. Обе группы вполне могут трансформировать свою деятельность в этом направлении. Например, центры помощи армии способны обеспечивать мониторинг выполнения минских договоренностей со стороны регулярных войск и добровольческих батальонов; организации, принимающие беженцев, — начинать адаптацию приезжих уже на территории блок-постов, в каком-то смысле используя опыт иммиграционной политики Израиля.
Очевидно, что волонтерское движение в самопровозглашенных республиках отличается от украинского, оно имеет сильную идеологическую подоплеку и формат деятельности здесь несколько иной. Но контакт возможен и с ним. Ключевыми моментами в таком взаимодействии будут вопросы урегулирования отношений, налаживания добрососедских отношений, совпадение на социальном уровне целей сторон, общее стремление закончить войну и прекратить агрессию. Организации, придерживающиеся силового варианта действий, вряд ли будут пользоваться поддержкой у населения Донбасса и в конечном итоге обречены на деградацию.
Выводы
1. Любое решение касательно восточных регионов Украины должно проходить через широкую общественную дискуссию, возможно референдум. Мы должны четко понять, кем являются для нас сторонники ДНР/ЛНР, и кем мы являемся для них. От этого зависят наши последующие шаги.
2. Если большинство граждан поддержат целостность страны и признают население ДНР/ЛНР гражданами Украины, конфликт на Востоке следует решать через социальную сферу, выделив ее из политического и экономического контекста. Движущей силой в данном случае должно быть не старое государство, а новое общество, причем с обеих сторон. Альтернативная точка зрения на судьбу страны не может быть аргументом для военного противостояния — это отправной пункт.
3. В сложившейся ситуации политическая и экономическая составляющие не должны рассматриваться как основополагающие. В эпоху глобализации их контуры слишком размыты, а Украина, включая украинский политикум и социальную среду, пока не являются влиятельными игроками и не способны занимать независимую позицию.
4. Основой украинского конфликта являются не идеологические разногласия, а реальные бедствия на бытовом уровне, созданные искусственно. Это, в свою очередь, дает возможность использовать такое положение в интересах населения Украины по обе стороны баррикад, налаживать связи и координировать действия.
5. Чтобы выиграть сражение за умы и выбить почву из-под ног противника мы должны победить советское мышление, для этого необходимы первоочередные реформы на Донбассе.
6. Украинский конфликт намеренно ограничивается зоной АТО. Основные действия по мирному урегулированию должны происходить именно здесь. Линия фронта и блок-посты играют в этих процессах первостепенное значение. Территория вне зоны АТО позиционируется как зона мира.
7. Основную работу по урегулированию конфликта должны делать не политики, а совместные волонтерские объединения, целью которых является достижение мира, стабильности и взаимопонимания через совместный созидательный труд. Благо — то, что объединяет; зло — то, что разъединяет украинцев.
8. Основа успеха — работа на микроуровне, от организации к организации и от человека к человеку. Сама нынешняя ситуация несет в себе огромный потенциал для подобной деятельности. При этом успех может быть гарантирован лишь в случае, если такая деятельность будет носить выраженный миротворческий характер. С каждым новым днем войны для втянутых в конфликт сторон этот тезис становится все более очевидным и не требует доказательств. Важно только реализовать его в диалоге, без формальных посредников, без идеологии и без политики.
Литература
1. Фишер М. После вооруженного конфликта: восстановление разрушенного и реинтеграция общества как элементы построения мира / Мартина Фишер // Этнополитический конфликт: пути трансформации: Настольная книга Бергхофского центра Transforming Ethnopolitical Conflict: The Berghof Handbook, Москва, изд. “Наука” 2007, с. 474-501.
2. Лепський М. Стратегічне фокусування у військовому конфліктному протистоянні в Україні / М. А. Лепський // Східноукраїнський конфлікт в контексті глобальних трансформацій. Збірка наукових праць, Донецьк 2015, с. 189-196.
3. Политическая ситуация в Украине. Рейтинги партий и политиков / Research and Branding Group / [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://rb.com.ua/rus/projects/omnibus/9018/
4. Украинцы доверяют волонтерам больше, чем церкви – опрос / Корреспондент.net / [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://korrespondent.net/ukraine/3501824-ukrayntsy-doveriauit-volonteram-bolshe-chem-tserkvy-opros.
5. Украинцы в три раза больше доверяют волонтерам и добровольцам, чем президенту, — соцопрос / Аргумент / [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://argumentua.com/novosti/ukraintsy-v-tri-raza-bolshe-doveryayut-volonteram-i-dobrovoltsam-chem-prezidentu-sotsopros.
6. Клементс К. К трансформации конфликта и справедливому миру / Кевин Клементс // Этнополитический конфликт: пути трансформации: Настольная книга Бергхофского центра Transforming Ethnopolitical Conflict: The Berghof Handbook, Москва, изд. “Наука” 2007, с. 539-560.
7. Релжич Д. Средства массовой информации и трансформация этнополитических конфликтов / Душан Релжич // Этнополитический конфликт: пути трансформации: Настольная книга Бергхофского центра Transforming Ethnopolitical Conflict: The Berghof Handbook, Москва, изд. “Наука” 2007, с. 373-390.
8. Тишков В. А. Общество в вооруженном конфликте (этнография чеченской войны) / Валерий Александрович Тишков // Москва, изд. “Наука” 2001, 534 с.
9. Бейлин Й. Кравчук Л. Построение дорожной карты для разрешения конфликта и проведения преобразований в Украине / Й. Бейлин, Л. Кравчук // Східноукраїнський конфлікт в контексті глобальних трансформацій. Збірка наукових праць, Донецьк 2015, с. 134-149.
10. Черенков М. Виклик релігійній свободі та духовно-конфесійному плюралізму України: Ідеологія та терор “Русского міра” / М. М. Черенков // Східноукраїнський конфлікт в контексті глобальних трансформацій. Збірка наукових праць, Донецьк 2015, с. 70-81.
11. Elwert G. Markets of Violence / Sociologus: A Journal for Empirical Ethno-Sciology and Ethno-Psychology Supplement 1. Duncker and Humblot. Berlin, 1999. P. 85-102.
12. Кирницький О. Віртуальні аспекти стратегії війни ХХІ століття / О. Кирницький // Східноукраїнський конфлікт в контексті глобальних трансформацій. Збірка наукових праць, Донецьк 2015, с. 159-172.
13. Туренко О. Фрагмнтарна ментальність Донбасу: вежі обложеного граду / О. С. Туренко // Східноукраїнський конфлікт в контексті глобальних трансформацій. Збірка наукових праць, Донецьк 2015, с. 330-341.
14. Сытин А. Европейский и Евроазийский союз: столкновение интеграций / А. Н. Сытин // Східноукраїнський конфлікт в контексті глобальних трансформацій. Збірка наукових праць, Донецьк 2015, с. 9-32.
15. Богинська І. Геополітичні розрахунки Росії в “Українській кризі”: острів Росія, континент Крим — держава Новоросія / І. В. Богинська // Східноукраїнський конфлікт в контексті глобальних трансформацій. Збірка наукових праць, Донецьк 2015, с. 46-58.